рук топора, с тупым равнодушием смотрела, как встречные волны бьются о катер. Ветер заметно стихал. Снежный заряд, растратив все свои запасы, сыпал теперь редкие струйки твердых, колючих снежинок. Цесарский осторожно оглянулся и вкрадчиво заговорил:
— Танюша, ты не так меня поняла. Я хотел для тебя лучше сделать. Ведь ты же устала, замерзла. Я бы потом обязательно за шлюпкой сходил.
Таня ответила ровным, странно незнакомым голосом:
— Пожалуйста, не разговаривай больше со мной.
Цесарский принялся горячо убеждать ее. Но Таня молчала. Она жадно смотрела вперед, ища глазами затерявшуюся где-то среди волн шлюпку, горькое чувство разочарования, обиды поднималось в ее груди. И вдобавок этот проклятый холод. И голова. О, как она болит!.. Зачем он так поступил? Что подумают о них ребята? Таня вздрогнула: «Боже мой, они же наверняка подумали, что мы их бросили!» Впереди показалась шлюпка. Она медленно двигалась по ветру. Два человека с трудом ворочали веслами, третий непрерывно вычерпывал воду. Таня вскочила на ноги.
— Ребята!
Было видно, что на шлюпке заметили их, но никто не прервал своих занятий. Цесарский сбавил ход и осторожно подвел катер к подветренному борту шлюпки.
Тотчас же на катер перепрыгнул Заиграев. Он наклонился к понуро сидевшему за рулем Цесарскому.
— Что, механик, с курса сбился?
Цесарский заискивающе взглянул на Таню и негромко ответил:
— Мотор сдал… пока починил…
— А-а, понятно, — усмехнулся Заиграев.
Он шагнул к Тане и сел рядом с ней.
— Трудно, Танюша? — участливо спросил он.
Таня молча ткнулась лицом в мокрые колени Заиграева и затряслась в беззвучном плаче.
Заиграев осторожно погладил ее по голове и дрогнувшим, потеплевшим голосом проговорил:
— Ничего, Таня, ничего. Теперь уж не страшно, не надо плакать.
Таня прижалась к его руке и затихла…
Впереди показались и призывно замерцали редкие теплые огоньки зимовки.
МОРЕ ШУМИТ
Море шумит… Ревет, не переставая, ветер от норд-веста, и горизонт затянут мутной пеленой брызг. Сырые, тяжелые тучи хмуро нависли над океаном и словно придавили его. Из мрачной дали бесконечной чередой бегут и бегут к берегу ряды длинных волн с пенистой гривой. С грохотом они разбиваются о темный, гладко отполированный гранитный утес, на вершине которого стоит стройная башенка автоматического маяка.
Вот уже много лет однообразно подмигивает маяк ночному морю, много лет бесстрастно смотрит на извечную борьбу моря и скал, на бессильную ярость волн.
Стоит маяк, мигает исправно и молчит, прислушиваясь к шуму моря. Днем и ночью проходят мимо него огромные океанские корабли. Неторопливо вспахивая форштевнями зеленоватую толщу воды, они идут по большой морской дороге, и приветливые вспышки огня встречают и провожают их в дальний путь. И в штиль, и в шторм, и зимой, и летом идут и идут корабли мимо.
Но приходилось видеть маяку и другое.
…В тот год весь февраль свирепствовали северные ветры. Словно задумав выплескать весь океан, они гнали и гнали на берег неисчислимые полчища волн и рушили их на обледенелые скалы.
И когда, казалось, ураган достиг своей высшей силы, на горизонте появилась полузатопленная шлюпка. То пропадая среди волн, то снова взметываясь на вершину девятого вала, она неслась вперед, прямо на встающие из воды утесы.
В шлюпке были люди. Они сидели по пояс в воде и ждали чуда. Больше им не на что было надеяться — разбушевавшаяся стихия давно разбила мотор, переломала и унесла все весла, измотала и измучила людей.
Их было четверо. Все, что осталось от экипажа рыболовного траулера, погибшего в те дни в Баренцевом море. Восемь дней ураганный ветер гнал шлюпку неведомо куда, пока наконец впереди не показались скалы.
— Земля! — хрипло выкрикнул боцман Иван Никифорович Журавлев. Обросшее, изможденное лицо его с воспаленными глазами оживилось. Он нагнулся к капитану траулера Захару Семеновичу Штыкову и приподнял его голову.
— Захар! Земля показалась!
Но капитан молчал. Вторые сутки он находился в забытьи, лишь время от времени бредил и просил воды.
По-разному восприняли это известие двое других моряков. Матрос Степан Шкатов, худощавый парень лет тридцати, с жесткими, колючими глазами и тяжелым, выступающим вперед подбородком, долго всматривался в далекий берег, туда, где из воды поднимались белые шапки гор.
— Это Скалистый, — угрюмо сказал он и тревожно посмотрел на боцмана. Тот кивнул и отвернулся.
— Скалистый.
Оба они хорошо знали, что северный склон полуострова Скалистого круто обрывался в море; оба хорошо представляли себе, что ждет их беспомощную шлюпку, когда волны бросят ее на скалы.
Четвертый моряк — молодой механик Леон Чикваидзе шумно радовался открывшейся земле. Он сорвал с головы кожаную шапку с «крабом» и, размахивая ею, восторженно закричал «ура!». Ему казалось, что самое страшное теперь позади.
Берег приближался быстро. Его заснеженные, угловатые вершины зловеще нависли над белой пеной кипевшего прибоя.
Люди в шлюпке притихли, с тревогой смотря на гранитную стену, встающую перед ними из воды. Метрах в десяти от берега то появлялся, то снова скрывался под водой острый риф.
— Капитана спасать в первую очередь! — натужно закричал боцман. — Или выберемся вместе, или…
Волна бросила шлюпку прямо на риф. Тяжелый удар расколол ее надвое и шлюпка тут же затонула.
Люди беспомощно забарахтались в нахлынувшей волне, которая неудержимо потащила их на отвесный утес. Но, чуть не дойдя до берега, волна растеряла свою силу, опала и откатилась назад, бросив людей у подножия скалы. А вдали море снова вздувалось пухлым горбом. С глухим ревом он стремительно катился к берегу, на глазах вырастая в водяную гору.
Боцман торопливо поднялся, подхватил на руки капитана и тяжело зашагал вдоль гранитной стены. Он увидел невдалеке глубокую узкую расселину. Это была неширокая ложбина, и вела она в глубь
